– Я премного благодарен вам, ваше превосходительство, – искренне промолвил Свиньин, – и никогда не забуду вашу отеческую заботу обо мне.

– Вы же знаете, что у государя императора всего лишь два верных союзника – армия и флот. Так, что сам Бог велел нам помогать друг другу. С Богом, ротмистр, желаю вашему кораблю семь футов под килем.

– Честь имею! – Алексей повернулся кругом и строевым шагом вышел в коридор. Там штаб-ротмистра уже ждал мичман, который и познакомил его с командиром эсминца.

– Вы тот самый капитан, который спас «Баян» от взрыва и восстановил незапятнанную честь мичмана Сандомирского? – огорошил Алексея неожиданным вопросом Чирков.

– Ну, в какой-то мере, – смущенно ответил Свиньин, – я лишь выполнил свой долг.

– Мы все здесь выполняем свой воинский долг перед Отечеством, господин ротмистр, но не каждому из нас выпадает счастье спасти от поругания честь настоящего моряка, которым был мой лучший друг мичман Сандомирский.

– Дима был и моим кадетским другом, – преодолевая комок в горле, промолвил Свиньин, – я очень сожалею, что не смог уберечь его от гибели, хотя, наверное, мог.

– Не корите себя, ведь Дмитрий поступил, как настоящий моряк, он ценой своей жизни спас не только корабль и людей, но и честь флота. Позвольте от имени моряков-балтийцев обнять вас и предложить вам свою искреннюю дружбу, ибо друг моего друга непременно должен быть моим другом.

Высокорослый, богатырского телосложения капитан-лейтенант крепко, по-братски обнял Алексея и сдавил его своими сильными руками.

Бесцеремонность, с какой моряк его облапил, внутренне возмутила Алексея, но, увидев вблизи искренне восхищенный и в то же время печальный взгляд больших добрых глаз Чиркова, он отбросил все свои внутренние переживания и, в свою очередь, что было сил сдавил пропахшего морем нового друга.

На эсминце штаб-ротмистра принимали как самого дорогого гостя. Вся команда выстроилась по правому борту корабля, и при его появлении матросы трижды прокричали «ура».

– Спасибо, братцы, за дружеский прием, – только и мог промолвить Алексей.

«Никто не поверит мне на слово, если кому скажу, что меня, простого армейского офицера, с таким восторгом и благожелательством принимали на одном из лучших кораблей Балтийского флота», – думал он, направляясь в сопровождении восторженно смотрящих на него морских офицеров в кают-кампанию.

Через сутки, уже сойдя с теплохода в грязновато-сером пропахшем рыбой и соляркой морском порту Стокгольма, Алексей еще раз, как светлую рождественскую сказку, вспомнил блестящий чистотой и порядком эсминец, белые кители офицеров и форменки матросов, их доброжелательные улыбки и искреннюю горечь при прощании и подумал: «Слишком многое роднит русских людей, независимо от того, нижний чин это или офицер – все они на корабле, как братья, чего не скажешь о той же финско-шведской команде „Андромеды“. Матросы теплохода за короткое время в пути успели подраться, не поделив что-то, и потом все время подозрительно, словно ищейки, присматривались к пассажирам, явно отыскивая среди них врагов…»

И это предчувствие его не обмануло.

После того как жандарм, окинув презрительным взглядом паспорт с его новой финской фамилией, процедил сквозь зубы «Ваш-гуд», и Алексей, подхватив свой небольшой саквояж, направился к выходу из порта, он вдруг затылком почувствовал чей-то недоброжелательный, колючий взгляд. Помня наставления подполковника, Свиньин, не оборачиваясь, медленно проследовал к портовым воротам, но, не доходя до них, резко повернул к стоянке извозчиков и, вскочив на пролетку, приказал вознице:

– Гони к Гранд-отелю! Получишь полкроны, если прокатишь с ветерком.

– Яволь! – отозвался понятливый малый, по-молодецки гикнул и огрел своего задремавшего одра длинным кнутом.

От такого обращения лошадь с места понесла в галоп, разбрызгивая колесами не просыхающую от частых оттепелей грязь.

Краем глаза Свиньин заметил, как заметался по портовой площади подозрительный тип, укутанный в серый плащ, разыскивая свободную пролетку.

Следуя наставлениям Воеводина, Алексей еще и еще раз прокрутил в мозгу последние минуты перед высадкой с теплохода, пытаясь найти причину, вызвавшую интерес к нему местной охранки. Ведь он все делал так, как учил Иван Константинович. Еще на эсминце переоделся в гражданское платье и, пользуясь темнотой, беспрепятственно добрался до порта, потом взял билет на пароход и два часа ждал посадки. На «Андромеде» старался из каюты не выходить. Единственно, что вызывало у него досаду на себя, то это его невыдержанность. Увидев, как в узком коридоре каютной палубы трое шведских моряков избивают матерящегося по-русски матроса, он прикрикнул на них. Все четверо, забыв о вражде, сразу же ретировались, словно их и не было. Потом этого спасенного им матроса с фингалом под глазом Алексей мельком увидел в порту. Тот разговаривал с каким-то незнакомцем, похожим на грузчика.

«Неужели матрос, которого я спас от побоев, не кто иной, как агент шведской полиции, которому поставлена задача наблюдать за соотечественниками? – озарила штаб-ротмистра Свиньина догадка. – А ведь Воеводин предупреждал меня, что больше всего на чужбине надо опасаться именно соотечественников…»

Мерно постукивающие по брусчатке набережной колеса постепенно успокаивали зачастившее от волнения и неприятных мыслей сердце, и вскоре, забыв обо всем на свете, Алексей с любопытством созерцал старинные, с покатыми крышами каменные дома, среди которых блистательным вкраплением неожиданно предстал темно-серой гранитной громадой королевский дворец. Перескочив через два коротеньких моста, под которыми рыбаки ловили в ледяной воде рыбешку, коляска, забрызгав грязью тянущееся слева здание риксдага, примчалась к величественным сводам оперы, подле которой, словно неприступная скала, возвышался памятник королю Карлу XII. Позеленевшая от времени фигура держала в правой руке шпагу, опущенную к земле, а левая его длань указывала перстом на Восток.

Еще будучи кадетом и частенько прогуливаясь с тетушкой по набережной, Алексей не раз слышал от студентов, постоянно околачивающихся возле оперы в поисках приключений и на спор пытающихся пройти по цепям, опоясывающим постамент памятника, всякие непристойности в его адрес. Однажды юного кадета особенно задели за живое слова юноши, который, забравшись на приступок постамента, с пафосом и юной непосредственностью призывал товарищей «идти туда, куда указывает перст Карла XII, и отомстить русским за Полтаву», на что его товарищ постарше просто без всякой бравады, заметил: «А, по-моему, мудрый наш король указывает, куда ходить ни в коем случае не надо». Разделившись на два лагеря, студенты, отстаивая каждый свое мнение, устроили потасовку. Победителями конечно же вышли старшекурсники. «Так и должно быть, – подумал тогда Алеша, – правда всегда на нашей стороне!»

Гранд-отель был самым вместительным в шведской столице, и потому, чтобы не стеснять тетушку, а в большей мере, чтобы раствориться в среде многочисленных постояльцев, Алексей решил остановиться именно здесь. От множества вращавшегося вкруг народа